(фрагменты новой книги)
КАК МЕНЯ АРЕСТОВАЛИ ЗА ИЗМЕНУ ДЕРЖАВЕ
Аресты становятся частью повседневной жизни граждан Украины. К ним привыкают. Никто не может быть уверен, что за ним не придут. Или не вызовут в органы безопасности. Даже, если человек часто произносит «Слава Украине!», с горящим остекленевшим взором хвалит Зеленского и проклинает Россию (а само слово «Россия» пишет маленькими буквами), его судьба всё равно может сложиться крайне печально. Достоин ли ты быть объявлен врагом державы и привлечён к суду по хорошо знакомой мне 111-й статье, решает некая неведомая сила. Именно она обладает особым чутьём, нюхом для распознавания «зрадныков». Раньше мне, как и многим моим современникам, казалось, что обыски и пытки происходят где-то далеко и вообще принадлежат к области кино. Однако это не так. И вот я, уже немолодой сочинитель, вижу воплощение этой невидимой, злобной силы на своём пороге.
Мартовское утро 22-го года. Около восьми длинный, требовательный и как будто раздражённый звонок. Открываю дверь. В коридоре люди с автоматами. У некоторых лица до половины закрыты. Называют моё имя. Да, говорю, это я.
Три человека быстро проходят в комнату, где я обычно работаю. Идут так, будто всё у меня знают. В компьютере проворно находят то, ради чего пришли. Молодыми недобрыми глазами зыркают по сторонам.
— Что происходит и кто вы? — спрашиваю я.
— СБУ, — отвечает небольшой кареглазый и смотрит с отвращением. — Только ничего не надо говорить. А то пальцы будем ломать вашей жене.
Начинается обыск. Нас с женой закрывают в нашей маленькой кухне.
Уже позднее, когда под конвоем я приехал в суд читать своё дело, стало понятно, что следили за мной около двух лет. Слушали телефонные разговоры, смотрели почту, копировали мои сатирические стихи и смотрели выступления в Сети. Разумеется, мои отзывы об украинской власти, её идеологии, фальшивом «томосе», вояках УПА и погромщиках церквей не были комплиментарны. И всё же обвинение в государственной измене было лишено логики. Измена – это, когда присягнул и предал. Сказал «люблю» и обманул. Но самой сути украинской державы, с её завистью к соседям, с поклонением нацистским прихвостням и майданными беснованиям, я никогда не присягал. Больше того, всегда не любил и презирал её хуторской дух и врачующие чувство неполноценности мифы «одвічних європейців».
Обыск длится больше четырех часов.
— Это вы писали? — в кухню, где мы сидим с женой, иногда врывается персона в камуфляже и машет листами бумаги.
— Да, я.
Хлопает дверь кухни. В передней слышится матерный разговор.
— А можно в нашем доме не ругаться! — громко произносит моя смелая жена.
В ответ недовольное рычание.
Что потом? Перепуганные соседи-понятые, которых привёл один пан с автоматом. Подъехавшие лысоватые, безликие следователи.
Некоторые гости меня узнают, поскольку видели мою программу. Один из охранников заводит со мной разговор и пытается объяснить, как глубоко я неправ. Украине, по его словам, нужна не Московская, а подлинная украинская церковь. Несмотря на трудность ситуации, по привычке вступаю в исторический спор. Пытаюсь в рамках учебника четвёртого класса объяснить пану с автоматом, почему в результате монгольского нашествия Киевский митрополит переехал во Владимир, а оттуда в Москву. При слове «Москва» собеседник вздрагивает, бледнеет и между делом сообщает, что после Куликовской битвы к власти пришёл Иван Грозный. Я умолкаю и сворачиваю дискуссию.
Тем временем слышу, как один лысоватый следователь спрашивает другого, почти такого же:
— Пакуем?
Кивок маленькой головы, и меня начинают готовить на выход с вещами. Недавний оппонент в дебатах негромко советует одеться потеплее. Жена бросает в пакет свитер, рубашку, молитвослов. Меня ведут к двери.
— Ничего не бойся, — шепчет мне жена.
Уже арестованным, я спускаюсь по лестнице. Прохожу мимо соседей, мимо детской площадки, где когда-то играл мой сын, а потом два внука. Оборачиваюсь на свой балкон. Там, среди сохнущего белья, за голыми ветками нашей высокой черешни, вижу руку жены. Она машет мне вслед.
СЛОВО О ЖЕНЕ
Если кто-то представляет киношный образ мятущейся в отчаянии женщины, сразу прекращайте. С моей женой всё не так. И не от бесчувствия.
Просто она знает: если просишь о чем-то Бога, нельзя сомневаться. Называется это вера. По вере жены, которая намного твёрже моей, мы прожили за сорок лет немало (затрудняюсь с подбором слова) непростых житейских ситуаций. Болезни (у меня дважды находили рак), «неизлечимую» болезнь дочери, тюремное заключение и суд. Господь сказал: «По вере вашей будет вам». Моя жена это усвоила навсегда.
И всё же, когда меня увели люди с автоматами, когда никаких сведений обо мне два дня не поступало, когда (что уж скрывать) и дочь, и сын впали в некоторое уныние, моя жена отправилась в главное здание СБУ и там задала один вопрос:
– Где мой муж?
Сначала ей сказали, мол, не знаем такого. Врали, конечно. Потом, после её долгих хождений по кабинетам, жене сообщили, что вспомнили, есть такой. Однако, должны вас огорчить, сказали они. Плохи его (в смысле мои) дела. Он у вас изменник державы.
Конечно, жена им не поверила. Не поверила, что дела мои так уж плохи. И что мы с ней нескоро увидимся. Она знала Того, к Кому обращалась за помощью. Знала, что Он милостив. Знали и те замечательные люди, которые ей помогали. По вере жены, по вере тысяч молившихся за меня, а не по лживым словам чиновников сыскного ведомства Украины, всё сложилось наилучшим образом.
Сегодня мы снова вместе.
«МАЛОЛЕТКА». КАРАНТИН.
В карантине, в камере №291 корпуса, именуемого «Малолеткой», я пробыл около трех недель. Карантин, как время привыкания к новой несвободной жизни, действительно оказался полезен.
Понимаешь, что теперь придётся жить среди чужих людей, бегающих тараканов, не видеть близких, не мыться, когда хочешь, не гулять, не дышать свежим воздухом.
В камере на 17-20 человек некурящий я один. А тут ещё одна маленькая пытка – лежу возле телевизора. На экране либо новости с победными отчётами, либо родная наша украинская попса. Бодрые клипы. Всё блестит, орёт, прыгает. Впрочем, была бы российская попса, ощущения были бы те же. Реклама и попса у нас одинаково (ищу подходящее интеллигентное слово) вульгарны и примитивны. И это неожиданно доказывает «вражеский» кремлёвский тезис, что мы – один народ.
Присматриваюсь к людям вокруг, отмечаю, кто себя и как ведёт в новых условиях жизни.
Определить, кто есть кто, мне помогает несчастный, полусумасшедший Васыль.
Это убогий косноязычный мужик, неспособный ничего толком о себе сказать. Его забрала полиция по подозрению в ограблении ларька. Скорее всего, нужно было закрыть дело, а Васыль подвернулся под руку. Он где-то рядом с ларьком спал.
Васыль лежит на каком-то тряпье. Иногда громко кашляет или кричит во сне. У него гниёт нога. Да, с Васылём жить непросто. Он криком и жестами постоянно просит то еды, то закурить. Смотреть на его гниющую ногу и обонять её запах неприятно. К тому же от Васыля требуют, чтобы он вёл себя тихо, а он иногда среди ночи начинает бурчать или стонать. (Замечу в скобках, в камере свет горит постоянно, и уснуть и без Васыля сложно). Всё это, конечно, многих раздражает. Некоторые Васыля бьют. Кто рукой, кто ногой. Несильно, но со злостью.
Так вот, со временем все сокамерники для меня делятся на тех, кто обижает Васыля, и тех, кто его терпит, не трогает, защищает и, пусть ругаясь, даёт ему, бедному, закурить.
Кстати, не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто бы в киевском СИЗО совсем нет медицинской помощи. Это не так. Медицинская служба есть. Каждый день в окошке раздаётся голос медсестры, которая спрашивает, не нужны ли лекарства. А однажды я даже видел рентген-аппарат, который ради меня оттёрли от толстого многолетнего слоя пыли. Видимо, собирали факты «хорошего обращения» на случай, если не доживу до суда.
Спросят:
— От чего помер зрадник?
А у них всё в ажуре! Рентген делали, лекарства предлагали (ну, то, что мне нужны были другие лекарства, поскольку началось воспаление и я от боли не спал, это уже частности). Я даже видел живого местного доктора со стетоскопом на шее.
А было это так.
В СИЗО дал о себе знать давний недуг. Начались сильные боли. Не могу спать. Встаю с нар, сажусь за общий стол. Прохаживаюсь. Боль усиливается. В один из дней становится невыносимой.
Когда терпеть уже невозможно, начинаю кататься по своей койке. Ребята в камере замечают это и приходят в движение. Начинают звать врача. Самый активный – Юра из Днепропетровска. Его подозревают в убийстве. Он однажды подсаживался ко мне, поговорить. В голове у него полный набор идеологических мифов. Русские – недочеловеки, «совок» – отвратителен, «московские попы» – пособники агрессора, прячущие оружие.
Тем не менее, именно Юра, мой идейный противник, первым подбегает к железной двери камеры, бьёт в неё ногой и кричит:
– Врача позовите, суки!
Через некоторое время дверь камеры открывают и является человек в белом халате, в очках с золотой оправой, с горящей сигаретой, которую он изящно держит двумя пальцами, периодически глубоко затягиваясь.
– Даже если у вас онкологическое заболевание, – говорит он мне, – и вы рассчитываете, что вас повезут в больницу, то напрасно. Раковые больные у нас тут есть. Мы даём им обезболивающее и они потихоньку умирают.
– Я ни на что здесь не рассчитываю, – говорю я.
Забегая вперёд, замечу: человек в халате ошибался. Он не знал моего дорогого адвоката, Ольгу Олеговну. Впрочем, в момент нашего разговора с доктором я тоже её не знал. Адвокатов к задержанным тогда не пускали. Украинская Фемида, напоминавшая сельскую Верку Сердючку с накачанными грудями, строила самые причудливые гримасы.
А в больницу меня всё-таки повезут. Правда, в наручниках и под конвоем. Но об этом расскажу в своё время.
