(фрагменты новой книги)
СЫН ЛЮЦИФЕРА
Новая камера. 284. Арсен взял надо мной шефство. Повёл на прогулку. Стал знакомить с обитателями других камер. Так и тянет слово прогулка взять в кавычки. Ведь хочется видеть побольше неба, деревья, солнце. Похоже, эти желания тюремным начальством не учитывались. Пожалуй, наоборот. Каменно-бетонное помещение здесь ещё и накрыто мутными желтоватыми листами пенопласта. А на дворе разгар киевского лета. Кусочек живого неба виден, но совсем небольшой. Будто и сам небосвод под арестом.
Входят новые «прогуливающиеся». На меня посматривают с осторожным интересом. Один из них, высокий, спортивный, с огромной свастикой, наколотой на груди и захватывающей шею и горло, протягивает мне руку.
— Ярослав, — потом он смотрит куда-то в сторону и добавляет. — Вообще-то я сын Люцифера.
Неожиданно.
Спокойно и буднично напоминаю новому знакомому, что Люцифер был ангелом, который восстал против Бога и был низвергнут с небес.
Ярослав, одетый в джинсовые шорты и безрукавку, делая разминку и приседая на крепких ногах, так же буднично мне сообщает:
— Да, это мой отец.
Затем он пристально смотрит на меня, словно решает, достоин ли я услышать приготовленную им новость, и, наконец, говорит:
— А я могу воскрешать людей.
Тут я понимаю, что с человеком не всё благополучно. И надо бы выйти из этого безумного разговора. Но зачем-то продолжаю.
— Случаи воскрешения известны из Библии, — говорю я этому несчастному «сыну Люцифера». — Но они были довольно редки. Пророк Илья воскресил отрока, апостол Павел…
— А я воскрешал много людей! — горячо перебивает меня Ярослав. — Много!
К счастью, меня позвал добрый Арсен. И я, как говорится, отошёл в раздумье.
НЕМНОГО О БОЛЯЩИХ
Ныне на моей малой родине, на Украине, появилось множество людей с повреждённым внутренним миром. Причём повреждения наблюдаются самые разные. Да, в тюрьме приходилось встречаться с людьми явно нездоровыми. Мой новый друг, доктор Серёжа, объяснял это тем, что человек от резкого изменения и ухудшения жизни, от страхов, давления часто психически ломается.
Но я сейчас о другом.
А разве сотни тысяч (возможно, миллионы), поверившие «украинской идее», возненавидевшие «русню», согласившиеся с официальной неправдой власти, поддержавшие сожжения в Одессе, уничтожение жителей Горловки и Донецка, разорвавшие отношения с родителями, братьями и сёстрами только потому, что те не повторяли злобный бред из телевизора, вдруг признавшие, что Бандера «сделал много хорошего» — разве все эти люди, осознанно принявшие неправду, не больны? Духовная болезнь — это что такое? Это когда в душе человека воцаряется ложь вместо правды, тьма вместо света. Идол вместо Бога.
Сегодня часто задают вопрос: что делать с заболевшими, отравленными? Как будем их лечить? И я тоже среди этих вопрошающих.
Но прежде, чем искать средство от болезни, нужно понять её причину, истоки. Может быть, здесь, вообще, лежат причины тех «трудностей», а точнее, того кошмара и хаоса, который переживает народ, прежде населявший Украину, а теперь разбросанный по миру.
Да, мы знаем внешнюю сторону. Больше столетия этот народ обрабатывали, лгали ему о его исключительности, о том, что никаких братьев у него нет и прочее. Всё это мы знаем. И понимаем, кому это было выгодно. Тот антироссийский гомункул, который мы наблюдаем сегодня уже вооруженным, был взращён врагами России и Православия. Для их уничтожения.
Но являются ли заболевшие безвинными жертвами? Или всё же есть и их вина. И они тоже кузнецы своего теперешнего «счастья»?
Думаю, ищущие ответы на эти вопросы потому заходят в тупик, что отказываются включать в свои поиски мысль о Боге. А без Бога здесь нельзя.
Вижу это так. В нас, жителях Украины, в наших душах было нечто такое, к чему ложь режима могла прилепиться. Было то, что отзывалось на эту ложь. Способность ненавидеть брата. Тщеславие. Национальное мелкое чванство. Зависть.
Да, возможно, вначале и были в нас сомнения (ну ведь Бандера, которым нам везде тычут, на самом деле садист и урод). Но мы осознанно, ради идеи, отвернулись от правды. И когда нам было немного жалко старых батюшек, изгоняемых из храмов, пинаемых стариков, мы говорили себе словами телевизора: «Но они же против Украины, против державы и её идей». И хотя у многих что-то скреблось в душе, похожее на совесть, мол, брехня это всё, мы осознанно выбрали «безопасную ложь». И трусливо наблюдали, как топтали наши святыни и разрушали прежнюю жизнь.
И вот этот выбор тысяч, миллионов и означал Большой Слом. В душах. Как у бедного Ярослава. Мы сами в чём-то стали его братьями. И сынами сами понимаете кого.
Кто-то скажет: но это же всё невидимое, в душе происходящее. Откуда вы знаете? И кто это может видеть?
Отвечу: Бог видел. Тот, Кто видит невидимое и тайное. И, возможно, Он решил: «Что ж, если ваша украинская идея для вас важнее Меня, попробуйте, каково это жить с ней в сердце вместо меня».
Вот и получилось то, что мы теперь проживаем. Украинское настоящее, созданное духовно болящими. Одни создавали его активно за деньги врагов. А другие молча. Соглашаясь сердцем. Поддерживая духом.
Каким будет будущее у заболевших? Наверное, догадываетесь, что я скажу. Будущее зависит от того, смогут ли мои бывшие сограждане прийти, приползти к Тому, Кого изгнали из сердца и жизни.
ОТКРОВЕНИЯ НОЧИ
Ночь. Закуток в камере, где курят, разговаривают, молятся. Тут же вешалка для одежды. Над ней Саня установил маленькую икону Богородицы, которую мне передали из дома.
Сейчас Саня курит, глядя перед собой. В окно светит тюремный фонарь. Поэтому я вижу его глаза. Серые с густыми тёмными ресницами. Совершенно неподходящими для бывалого зека с тремя ходками на зону.
— Вот ты с женой сорок лет живёшь, и всё нормально у вас, — говорит Саня сипловатым голосом, и выпускает дым ртом без единого зуба. — А мои…
Это он о родителях. По возрасту я вполне мог бы иметь такого сына.
— Отец меня любил. И защищал всегда, и на зону приезжал. А она…
Это он о матери. Не в первый раз изливает он мне свою старую обиду: мать не любила и не любит его.
Они с отцом живут в том же городе, что и наша тюрьма. Но не приезжают к Сане никогда.
Потом он, как всегда, рассказывает, о своих планах. О том, что выйдет из тюрьмы, женится и у него будут дети. Когда он говорит о детях, голос его пресекается и тёмные ресницы становятся мокрыми.
Я давно хотел задать ему один вопрос. И сейчас решаюсь.
— Саш, скажи, а вот того человека, за которого ты пятнадцать лет получил, тебе жалко?
Саня не отвечает. Лицо его становится отчуждённым.
Второй срок он, действительно, получил за убийство. В пьяной ссоре ударил ножом.
— Я за это тринадцать с половиной лет отсидел, — говорит он, наконец.
— Значит, считаешь, что вину искупил?
— Да, искупил. И мне никого не жалко.
Саня гасит окурок и смотрит в сторону. Понимаю, что разговор окончен.
Днём, отоспавшись, он снова станет читать Евангелие. И с Ним опять будет говорить Тот, перед Кем он не чувствует вины. Кому из упрямой гордыни даже не пытается сказать: «Прости». И Свет Христов опять не сможет войти в его душу.
А потому все Санины планы на новую жизнь кажутся мне зыбкими и несбыточными. Поскольку мало понести наказание, надо перемениться. Был озлобленным убийцей, а стал мягкосердечным человеколюбцем.
И так не только с отдельным человеком. Но и с целым народом.
Называется покаяние.
