(фрагменты новой книги)
ТОПОЛЯ НА ДЕГТЯРЕВСКОЙ
Спецкорпус – это новое здание в СИЗО. И двор для прогулок здесь самый благоустроенный. В старых корпусах Лукьяновской тюрьмы, в названии которых слышатся отзвуки прошлого – «Столыпин», «Катька» – дворики напоминают каменную клетку, накрытую пенопластом с небольшим кусочком голубого неба.
А вот «политические, изменники и коллаборанты» видят на прогулке много неба. И даже кроны деревьев. Тех, что там, за забором, на свободе. Правда, с этими деревьями у меня одна трудность.
На прогулке, когда смотрю на верхушки тополей за тремя рядами колючей проволоки, я узнаю эти деревья, как своих знакомых. И улицу эту хорошо знаю. Если от двух беспокойных, шумящих тополей, которые я вижу из тюремного дворика, пойти направо по улице Дегтярёвской, то минут через двадцать я окажусь возле своего дома. Где живёт моя жена, кошка Мурка, куда приезжают мои дети и два внука – Николай и Фёдор. Мой дом совсем близко.
А если пойти налево, то придёшь к дому Олеся Бузины и к бывшему зданию газеты «Киевские ведомости», где мы много лет назад с Олесем работали. Вот там, возле своего дома на Дегтярёвской, Олесь был убит. Убит по заказу. Новой власти, захватившей Украину в 2014-м, нужно было, чтобы он замолчал.
А ещё убийство Олеся Бузины было тем, что бандеровцы в своё время называли «атентат» – убийство известного человека с целью устрашения остального народа. Мол, не делайте так, а то и с вами или с вашими детьми такое же случится.
Ну, а поскольку нынешняя власть – духовная наследница садиста Бандеры (возможно, «новая украинская церковь» даже канонизирует это кровавое ничтожество), смерть Олеся была неизбежна. Он открыто и громко говорил, что украинцы – это, по сути, те же русские. И никакой они не отдельный народ. И смеялся над никчемными попытками местных историков подсунуть народу Малой Руси вымученную их бездарными мозгами «историю», где они веками боролись с русскими, то есть с самими собой.
Олесь писал об этом книги, статьи и подрывал многолетние усилия солидных господ из Германии, Польши и, конечно, Соединённых Штатов. То есть сводил на нет идейную обработку Малой Руси, готовил для своего народа противоядие от неправды.
Такое наследники Бандеры, явившиеся в образе провинциального клоуна-кокаиниста, его покровителей из бывшего Екатеринослава, с кривой улыбочкой мелких уголовников и его хозяев из Вашингтона, похлопывающих комика по плечу, как маленького вождя аборигенов – ни Олесю, ни кому-то другому, кто пытался говорить и писать правду, простить не могли.
ПОСЛАНЦЫ ООН
Однажды на прогулке суровый режимник по бумажке выкрикивает мою фамилию. Это ещё весна 2022-го, когда надежды на скорое окончание трагедии, жертвами которой мы все стали, ещё были живы.
Поэтому многие, гуляющие в своих клетках решают, что писателя должны освободить.
Через двор тюрьмы меня ведут в административный корпус. Проходим мимо небольшого, симпатичного храма. Над входом икона Святителя Николая Чудотворца. На дверях замок.
– А в этом храме служат? – спрашиваю я режимника.
– Не знаю, – глухо отвечает он и равнодушно пожимает плечами.
Позднее я узнаю, что храм давно закрыт, поскольку принадлежит Украинской Православной Церкви Московского Патриархата. И хотя строил его хорошо знакомый мне священник отец Виктор (он трижды прорывался ко мне, исповедовал, причащал, и эту милость его я никогда не забуду), однако во всех тюрьмах, военных учреждениях и больницах Украины храмы Русской Церкви закрыты. И даже после того, как в мае 2022-го было объявлено на одном сомнительном церковном собрании, что мы уже никакая не Русская церковь, всё равно, на пропускнике СИЗО установлена категоричная табличка: «Допускаются представители всех конфессий, кроме церкви московского патриархата».
Это правда. Даже сатанистов пустят. А вот участникам майского собрания, которые пафосно отреклись от своего законного Патриарха, не поверили. Русский дух как-то унюхали. Впрочем, я опять отвлёкся. О собрании (или Соборе) в Феофании ещё расскажу в другом месте.
– Здравствуйте, мы представители Организации Объединённых Наций, – объявляют мне весьма молодые люди. Его зовут Красимир. Похоже, болгарин. Она – Наташа. Кажется, из местных.
– Вы же писатель?
– Да.
– Расскажите, есть ли у вас жалобы на ваше содержание, претензии к следствию.
Я набираю воздух. Много воздуха. Потому что многое могу сказать.
Вижу, мой рассказ производит впечатление. Особенно, когда я говорю о том, что ко мне не пускают адвоката, не разрешают свиданий, не сообщают, в чём меня обвиняют. Красимир вскидывает тёмные брови. Большие светлые глаза Наташи смотрят крайне встревоженно. Видимо, действия украинских властей – моё незаконное содержание под стражей, арест и обыск, в ходе которого мне обещали, что будут пытать жену – в корне противоречат базовым принципам ООН, которые глубоко впитали мои юные собеседники.
Наташа пишет, не останавливаясь. Наконец, она ставит точку, гости поднимаются, и Красимир говорит сочувственно, хотя и официально:
– Всё, что вы рассказали, мы отразим в ежегодном отчёте на имя комиссара по правам человека.
Я тоже встаю и благодарю.
Позднее мой адвокат пояснит мне без тени сентиментальности:
– Пока их отчёт подействует на киевское начальство, вы уже давно будете сидеть в колонии.
НЕПОДРАЖАЕМЫЙ САМВЕЛ
Самвел меня иногда веселит и радует. Он единственный в камере, кто не потерял способности шутить, находить смешное в нелепых и даже грустных обстоятельствах.
Особенно он хорош в общении с нашими тюремщицами. Среди режимников немало молодых женщин. Как и всем женщинам, им приятны восхищенные взоры, похвалы, восторги в их адрес.
В этом жанре Самвел неподражаем.
Итак, на утренней проверке открывается дверь камеры и впереди проверяющих Самвел видит пышную голубоглазую Валю с резиновой дубинкой на боку. Или черноволосую худенькую Вику с такой же дубинкой и газовым баллончиком. Самвелу всё равно, кто сегодня дежурит. Он начинает свою атаку восхищением:
— Царица всех морей и океанов! — восклицает он с пафосом и немного подвывая. — Вы ослепительны сегодня как богиня!
Определения такого же уровня театральности без напряжения сыплются из Самвела. Прислушиваюсь: нет ли насмешки в его словах? Нет ни капли. Похожи ли наши охранницы на принцесс и богинь, и считают ли себя таковыми? Вряд ли. Почему же, слушая такие трескучие комплименты, как «фея утренней росы» или «цветок в пустыне моей жизни», эти одетые в военизированную форму, далеко (даже очень далеко) не красавицы, спокойно, с лёгкой улыбкой благосклонно принимают подобные словесные подношения?
Думаю, потому, что и для них, и для Самвела эти мгновения утренних восхищений и улыбок, своего рода, часть нормальной, человеческой, не тюремной жизни. Как тот клочок голубого живого неба, который я всякий раз ищу на прогулке среди каменных, покрытых извёсткой стен и крыш из пожелтевшего пенопласта.
