(фрагменты новой книги)
МЕНЯ ПРИНИМАЮТ ЗА СУПЕРГЕРОЯ
У меня новый адвокат. Ольга Олеговна. Молодая, хрупкая, красивая.
С прежним адвокатом мы вежливо расстались. Он был опытным, матёрым, со связями. Но уж очень легко рисковал моей судьбой. Рисовал мне картины, мол, скажет он в суде какое-то заветное слово, шепнёт кому надо наверху ещё словечко для убедительности, и всем станет ясна нелепость обвинений против меня. Ну, а если не станет и вынесут мне суровый приговор, тогда он напишет в высшие инстанции. А уж там, когда он снова скажет свои заветные слова, то уже точно выяснится смехотворность обвинений против такого человека, как я. И меня, именем Украины, торжественно отпустят на свободу. А то, что судебные заседания становятся всё более частыми, в лицах судьи и прокурора нет ни намёка на колебания (а вдруг я не зрадник) и тома обвинения быстро заканчиваются — это ничего. Это даже к лучшему. Чем быстрее вынесут приговор, тем скорее всё закончится.
В результате — моим адвокатом стала юная Ольга Олеговна.
Она с самого начала пресекла появление малейших надежд на чудесное освобождение:
– По вашей статье за последние девять лет не было ни одного оправдательного приговора.
– Значит, меня отправят в колонию?
– Мы сделаем всё, чтобы оттянуть этот момент.
– На что же мы надеемся? На обмен?
– В том числе, и на обмен.
Ольга Олеговна, при всей своей хрупкости, оказалась человеком твёрдого (тут подойдут все определения — стального, железного) характера. Она прекрасно, разумно и вдохновенно говорила в суде. Всегда была готова к судебному заседанию, словно к бою. И даже если её просьбы относительно подзащитного меня судья отвергала, Ольга Олеговна упорно повторяла свои требования с новой силой.
И вот одно из первых наших общих с Ольгой Олеговной заседаний. Наших битв.
— Ваша честь, — говорит адвокат на правильном государственном украинском языке, — в связи с тем, что мой подзащитный человек немолодой, по характеру спокойный, всегда соблюдающий правила поведения в суде, прошу вас разрешить ему во время нашего заседания находиться возле своего адвоката.
Иными словами, не сидеть в «стакане» на гладкой скамье, отполированной тысячами подсудимых, а быть рядом с Ольгой Олеговной и оттуда слушать душераздирающие истории о том, как я своими виршиками подрывал основы конституционного строя Украины.
И тут, внимание! Я был уверен, что предложение моего адвоката встретит сочувствие. В конце концов, в зале находятся шесть вооружённых людей. Они стоят, сидят, почёсываются, зевают. Но если будет нужно и подсудимый начнёт вести себя неподобающе: бросится на судью с кулаками, или попытается выпрыгнуть в окно, или (что ужаснее) закричит истошно: «Долой режим наркомана и клоуна!» – эти доблестные богатыри встрепенутся и скрутят негодяя.
Но ведь на мне же написано, что я такие действия не замышляю. Однако высшие интересы украинского суда мне оказались недоступны.
Судья, холодно глядя перед собой, негромко объявляет:
— Начальник охраны, ответьте суду.
Дебелый хлопец в развалку выходит к небольшой трибуне.
— Скажите, — обращается к нему судья, — вы не возражаете, что обвиняемый покинет своё место и будет находиться в зале рядом со своим защитником?
«Вот она, наша первая маленькая победа!» — думаю я с нетерпением.
Но хлопец угрюмо смотрит куда-то в сторону и говорит занудным, бесцветным голосом:
— Ваша честь, в зале у меня пять человек. А для охраны порядка положено восемь. Я возражаю.
Судья бросает короткий взгляд на Ольгу Олеговну:
— Ходатайство отклоняется.
Итак, моя самооценка была явно заниженной. Есть люди, которые считают меня способным порвать на себе рубаху, схватить толстого начальника охраны и, подняв его над головой, бросить на перепуганного секретаря суда, потом разбросать, как слабосильных детей, пятерых охранников, выбить ногой дверь и побежать по Шевченковскому району, выкрикивая призыв Кобзаря к народу:
— Поховайте та вставайте!
Пожалуй, выполнят только первое. Похоронят. Некоторые — с удовольствием.
И всё же, стыдясь, признаюсь в мальчишеской слабости. Сегодня, спустя время, когда я вспоминаю этот тягостный день, сквозь горечь, досаду и усталость, накопившиеся в душе, там вдруг шевелится горделивое чувство подростка — впервые в жизни кто-то рассмотрел во мне то, что никогда не замечали ни жена, ни дети, ни друзья — талант супергероя.
ПИСЬМО СЫНУ
Ты спрашиваешь, сынок, не ужасает ли меня война на Украине. Ты хочешь знать, на чьей я стороне. Ведь там, где-то под Бахмутом, в составе ВСУ служит мой киевский крестник и твой приятель детства — Дима. А ты сам, теперь гражданин России, можешь оказаться по другую линию огня. Знаю, не от трусости, а от этого страшного, безумного положения, когда сыновья одного народа должны убивать друг друга, твоё сердце смущено и часто негодует и ищет ответа.
Отвечу тебе, как смогу.
Когда я слышу о тысячах убитых с украинской стороны, мне тяжело и горько. Как тяжело узнавать о гибели российских мальчишек и их командиров.
На чьей я стороне?
Я думаю, разрешить этот глубокий, болезненный, как рана, вопрос вообще невозможно в категориях политики. Или геополитики. Как ты иногда говоришь, «это не работает».
Только человек, знающий о Боге, о вечной жизни, о том, что на земле ничего не заканчивается, может решиться, быть на чьей-то стороне. Только в духе Евангелия раскрывается смысл происходящего. Того, что многим, в том числе и тебе, сегодня кажется несомненным злом и несправедливостью.
Пока не произнесу окончательного слова. Только прошу тебя выслушать.
Сначала напомню тебе слова Господа: «И не бойтесь убивающих тело, души́ же не могущих убить».
Ты знаешь, что есть смерть тела. И есть смерть души. Последнее страшнее неизмеримо. Поскольку означает потерю вечной жизни с Богом. Духовную смерть.
Теперь спросим себя: что означает победа Зеленского и сил, стоящих за ним? На мой взгляд – моральное и физическое рабство людей той земли, где ты родился. Киева, Полтавы, Харькова, Одессы. Разорение и запрет Церкви, в которой ты крещён. А это значит, большинство наших с тобой земляков не смогут ни крестить детей, ни венчаться, ни отпевать родителей. А, главное, вера и святыни, которыми и ради которых до сих пор сохранялась наша страна, будут растоптаны. И на их место придёт царство извращения правды, царство дьявольских ценностей. И отравленные этими ядовитыми «ценностями», миллионы человеческих душ, потерявших истинную веру, будут обречены на погибель в вечности. Это трагедия и катастрофа.
Что означает победа сил, выступающих против режима, захватившего нашу малую Родину? Сознательно не употребляю газетных терминов о Кремле, российском руководстве и армии. Не хуже тебя вижу многие трудности и слабости этой силы. И всё же, что может принести её победа, если такое всё-таки осуществится?
Сокрушение царства лжи, которым пленены тысячи близких нам людей. Обличение и сокрушение нацистской идеологии на Украине, как идеологии ненависти к Богу и человеку. А ненавидящие, как ты знаешь, Царства Небесного не наследуют. Наконец, может появиться возможность создать на просторах Великой, Малой и Белой Руси ту новую землю, стать которой нам заповедал Сам Бог. Стать землёй спасения, где смогут спасать свои бессмертные души все, не принявшие ценности мирового Содома. Так высока цена этой Победы.
Поверь, сынок, это не холодный расчёт или прикидка большей выгоды. Мне трудно прикасаться к этой теме. Но и скрывать от тебя то, что я думаю, ради «сглаживания острых углов» не хочу. Верю, что связь наша, возникшая с того момента, как ты появился на свет, окажется выше политических разногласий.
А потому проговорю ещё несколько слов.
Отдать жизнь за возрождение нашего подлинного Отечества — Святой Руси — значит, быть Христовым, значит, войти в Царство света.
Погибнуть на службе у мирового зла, которое использует народ нынешней Украины для своих дьявольских целей, означает убить свою душу. Войти уже при жизни и после смерти в царство вечного мрака и муки.
Теперь сам реши, на чьей стороне тебе быть. И на чьей стороне я, твой отец.
ИЗ ТЮРЕМНОЙ ТЕТРАДИ
Опять везут в суд. Но сначала, как всегда, заводят в бокс для ожидания. Тут уже человек пять. Накурено. Напротив меня неподвижно сидит уверенный в себе мужчина лет сорока. Смотрит в упор. Без чувств. Просто смотрит. В руке что-то похожее на блестящие чётки. Но он по ним не молится, а ловко крутит в руке, словно играется. То подбрасывает, то зажимает в ладони. Будто говорит миру с вызовом: «Да, я такой, у меня всё прекрасно, кто не согласен, пожалеет».
Рядом с ним толстый, круглолицый парень лет тридцати с небольшим. Футболка без рукавов. Жирные руки сплошь покрыты татуировками. Он говорит не переставая. Но, кроме слов «прикинь» и «мусора», я не понимаю ничего. На этом особом языке скороговоркой он рассказывает тому, кто играется «чётками», какую-то поразительную историю, в которой сам рассказчик выглядит невероятным молодцом.
Мне и раньше приходила эта мысль. Но в тюрьме она стала подтверждаться. Мир так называемых «блатных» — это перевёрнутый мир. Антихристианский, антиевангельский. Тут играются иконками, крестиками, рисуют на животах церкви с огромными куполами, но при этом презирают жалость, любовь, Бога. А язык, который Он дал, чтобы к Нему обращаться, уродуют и пересыпают мерзкими словечками. Словно хотят заглушить, замазать что-то светлое, но невыносимое для них.
Я смотрю на тараторящего толстяка. Несмотря на все его наколки и значительные размеры тела, догадываюсь: передо мной далеко не «авторитет». Слишком заискивающе он поглядывает на неподвижного. Слишком часто округляет глаза, чтобы добавить себе веса и произвести впечатления.
Наконец, выдержав паузу, они приступают ко мне.
– Отец, давно сидишь? – бросает толстяк.
– Три месяца.
– А лет тебе сколько?
– Скоро семьдесят.
Неподвижный и татуированный потрясены.
– А за что хоть взяли? – Авторитетный говорит через губу. Голос немного гнусавый.
– За стихи.
Спросивший на мгновение замирает, перестаёт крутить свои чётки и произносит, слегка покачав головой:
– Мусора ох..ли.
Ян ТАКСЮР
